Доклад протоиерея Константина Костромина (СпБДА, г. Санкт-Петербург) на пленарном заседании международной научной конференции «Святло зямлі Гарадзенскай».

Предложенная тема очень сложна и требует постоянного чтения, размышления и поэтапной фиксации этих размышлений. Она более чем многообразна, ибо в ней смешались история, этнология, социальное движение, политическая конъюнктура, психология, философская мысль, богословское осмысление. Соединить вместе все эти составляющие чрезвычайно сложно (если вообще возможно), но время от времени нужно, так как только постоянное обращение к национальной проблематике поможет осмыслить, а может быть, в какой-то степени оздоровить настоящее.

Прежде всего, обратимся к евангельской цитате, стоящей в заглавии статьи. Она важна не только сама по себе, но и потому что к указанному там же временному периоду она стала своеобразным камнем преткновения, о который спотыкались сторонники как национального, так и универсального, и звучала она постоянно. «А теперь вы отложите все,… совлекшись ветхого человека с делами его и облекшись в нового, который обновляется в познании по образу Создавшего его, где нет ни эллина, ни иудея, ни обрезания, ни необрезания, варвара, скифа, раба, свободного, но всё и во всем Христос» (Кол 3:8–11). Древние авторы видели здесь не преодоление чего-то, а просто формирование нового человека. Толкователи ХХ века, как и их предшественники века ХIХ, без различения на православных или неправославных экзегетов, понимали эти слова примерно одинаково: в них идет речь о преодолении препятствий (разделений) национального, религиозного, социального характера в новом человеке во Христе[1]. Действительно, сегодня в этих словах видят смысловые пары, содержащие определенную смысловую полноту. Рабы и свободные – полнота социального разнообразия, а обрезанные и необрезанные – полнота в контексте ветхозаветных предписаний избранному народу. Однако этой полноты нет в первой паре: не только эллины и иудеи, но и иные народы империи объединяются термином «ромеи», словами же «эллины и иудеи» не описывается полнота по национальному признаку. Далее, можно заметить следующее: иудеи от эллинов отличаются прежде всего отношением к Единому Богу, что и хотел подчеркнуть апостол Павел: послание к Колосянам написано около 61–62 годов[2], то есть заметно позднее Апостольского собора, на котором была легитимизирована внеиудейская проповедь христианства. Характеристики «обрезанный и необрезанный» также имеют религиозный характер. Варвар и скиф – суть воплощения языческих народов; не очень понятно, почему выбраны именно эти собирательные образы, которые отражали в I веке только народности от Рейна до Днепра включительно. То есть набор не выражает смысловых пар в привычном нам смысле, первые шесть характеристик вращаются вокруг одних и тех же религиозных образов, скрашенных этнической составляющей. По большому счету, речь идет об образе идеальной империи ромеев, в составе которой есть космополиты-эллинисты («эллины») и «ортодоксы-иудеи», а также обрезанные (прозелиты) и необрезанные («боящиеся Бога»)[3], а также людей, потенциально могущих стать христианами в результате проповеди среди варваров (Рим. 1:14), и скифов, к которым миссия пока не планируется, но которые вовлечены в жизнь империи.

Представляется, что ближайшим образом, с которым апостол Павел мог сопоставить новое человечество во Христе, был образ вселенской империи, Pax Romana, разумеется, представляющийся в идеальном виде. Главной угрозой единству империи могла быть, помимо внешних угроз, угроза центробежных сил, то есть национализм окраин. Именно поэтому, расширяясь, империя пыталась предотвратить эти тенденции, создавая единый обшеримский пантеон, присматриваясь к культам Ближнего Востока как к перспективным для замены синкретического пантеона. Христиане могли видеть свою задачу в том числе в том, чтобы создать «над» несовершенным имперским универсализмом универсум во Христе. Впоследствии церковь, выступая за вселенский статус, вынуждена была впускать национальное в свои границы. Впрочем, идеи Софии – Третьего Рима, затем Москвы – Третьего Рима и Второго Иерусалима должны были сохранить универсум при перемещении центра христианства на новое место. Именно с этой угрозой было связано осуждение этнофилетизма в 1872 году на Константинопольском соборе в связи с попыткой создания национальной Болгарской Церкви.

Появление фрагментов богослужебных текстов не на церковно-славянском языке в славянском мире относится к самому концу ХIХ века – сначала на сербском и чешском, а затем – на болгарском[4]. Примерно в это же время – в 1880-е годы появились первые богослужебные переводы на языки стран Балтии (тогда это были Лифляндия, Эстляндия и Курляндия – нынешние Латвия и Эстония), и, чуть раньше, на финский язык[5]. «…Язык как бытие объективированного духовного становится способом сохранения и воспроизводства культурной идентичности в социуме. Язык наиболее точно характеризует народ, ибо является объективированной формой его самосознания. Он осознается как главный этноразличительный признак и этническая ценность»[6]. Поэтому язык становится одним из основных факторов сепаратизации национального меньшинства в многонациональном государстве, каким была Российская империя. «Предпосылкой для развития сепаратистских тенденций становится неорганическое встраивание в государственную систему регионов, исторически, социокультурно далеких друг от друга и подавление в них национально-языковой специфики путем продвижения государством языковой политики монолингвизма. Кроме того, языковой сепаратизм может стать следствием нерешенного национального вопроса в определенном регионе многонационального государства, а в связи с усилением в мире тенденции этноцентризма язык определенной этнической общности выступает в качестве одного из ведущих оснований обретения данной общностью национально-культурной и политической автономии»[7].

На этой почве на национальных окраинах Российской империи начал вызревать местный национализм[8], который должен был обратиться в сепаратизм при ослаблении государственного аппарата. Причем развитие национального языка вступало в противоречие с Православием, поскольку факторами русской идентичности выступали русский язык и связанное с ним Православие. При этом нужно иметь в виду, что использование на богослужении не русского, а церковно-славянского языка сторонниками национальных движений игнорировалось или они отождествлялись ради противопоставления национальным языкам. Таким образом, идея перевода богослужения на национальные языки не принималась сторонниками национальной автономизации однозначно.

Вот что писал по этому поводу в 1905 году будущий священномученик Платон, епископ Ревельский, а тогда – благочинный эстонских приходов Санкт-Петербургской епархии: «…камнем претыкания для православия оказываются национальные вожделения известной части эстонцев. Православие и связанный с ним русский язык и круг понятий – для ярых националистов предмет самой откровенной ненависти. Хуже “русской веры” для них ничего нет. С другой стороны, уступки в языке, – где по необходимости – для преуспеяния в усвоении веры незнающими другого языка, кроме эстонского, где из видов выгораживания себя из политики, с единою лишь целью, да всяко единого спасающего верою привлечь неких ко спасению, – могут вызвать опасения недальновидных и усердных патриотов, считающих для церкви честью быть прежде всего в услужении земным интересам. Положение действительно нелегкое, и единственный по-видимому из него выход: по возможности игнорировать ту и другую сторону, имея перед глазами единую вечную цель – приобретение чад истинной вселенской церкви, сошествием Св. Духа и даром языков в соединение вся призвавшей и воинствующей для небесного царства, а не земли»[9].

Вопрос языка представляется сложным именно ввиду того, что он не решаем однозначно властями и влияет на развитие национального чувства без иного сильного воздействия извне, с одной стороны, и каких-либо возможностей контроля, с другой. Более того, язык не связан напрямую с религиозной мыслью. Он может выражать ее, но может быть и секулярным. Он не связан напрямую с богослужением, так как в католическом мире на рубеже веков еще использовалась только латынь, в русском Православии – церковно-славянский. С таким «багажом» титульных Церквей и народов проигрыш в борьбе с секулярным национализмом казался неизбежным. По крайней мере, об этом громко заявляли К. Н. Леонтьев и Т. И. Филиппов[10]. Однако, не отвечать на рост национальных настроений Православная Церковь не могла. Пытаясь использовать их в рамках внутренней миссии, она несколько активизировалась в Прибалтике, однако сказать, что она очень преуспела в своей миссии, к сожалению, нельзя. Некоторого ограниченного успеха она достигла только в Финляндии и в Эстляндии. Так, в Русском Православии 80-90-х годов ХIХ века во Христе появились «эллины» и «варвары».

Одним из показателей кризисности можно считать появление русского национализма[11], противопоставление интересов русского большинства запросам национальных окраин и меньшинств. Византинисты не раз указывали на то, что Византийская империя утратила имперские черты, перешла в состояние пике после того, как потеряла свой многонациональный статус, а с появлением греческого национализма в конце ХIV века она фактически стала просто национальным греческим государством[12]. Национальный кризис в Российской империи был в ХIХ веке еще не кризисом государства, но кризисом общественного самосознания, однако второй легко мог породить первый, а возможностей удержаться от национального кризиса у государства было немного. Это произошло в 1905 году, когда начало революции породило рост русских националистических настроений. Этот процесс можно, сопоставляя с эпиграфической новозаветной цитатой, назвать появлением в Русском Православии ХIХ века «иудеев» во Христе, то есть консервативных ортодоксов, начавших «тянуть одеяло» Христовой Церкви на себя.

Однако, как ни странно, знаменитая уваровская триада, при всей своей противоречивости и двойственности, сыграла позитивную роль. Если «Православие» и «самодержавие» в ней были понятиями вполне универсальными и универсалистскими, подразумевавшими абсолютное (первый термин) и частичное (второй термин) сакральное содержание, то «народность» в самой формуле не означала национализм конкретной нации. Поскольку конкретика отсутствовала (сам С. С. Уваров склонялся к русской национальной идее), то можно было «прикрыть» национализм Православием и самодержавием. Об этом писал в 1905 году в Гродненских епархиальных ведомостях архиепископ Никанор (Каменский). Пока это «работало» в официальной риторике, принцип «во Христе нет ни эллина, ни иудея, ни варвара» вполне работал на практике.

Еще в 1880-х годах было сформулировано обвинение Константинопольской патриархии в папизме. Суть его заключалась в утверждении, что «Рим – это национальность, возведенная во вселенскость», почему он и поглощает иные национальные церкви, не воспринимая их равными себе. Теперь, в контексте осуждения этнофилетизма на примере Болгарской Церкви, так же повел себя Константинополь, возведший во вселенскость эллинизм. Этот тезис приобрел в начале ХХ века еще большую популярность в отечественной публицистике[13]. При этом авторы данного тезиса не заметили, что в рамках русского консервативного национализма в своеобразную вселенскость оказывалось возведено русское… Правда, в их логике русский характер Православия в России был национальным и Русское Православие не пыталось поглотить иные церковные традиции. Однако некоторая непоследовательность здесь имеется, с учетом того, что критику в адрес католицизма и проповедь «русской веры» часто звучала в одних и тех же устах (например, священника Платона Петрова, будущего Холмского епископа[14]).

Появление русского национализма поставило под удар национализм окраин: они столкнулись. Национальные церковные общины финнов, эстов, латгальцев, грузинов стали вольными или невольными оппонентами «русской веры», по мере усиления русского национализма терявшей прежний универсализм. Тем более что на горизонте вставала секулярная замена церковного универсализма – космополитизм. Православная Церковь с самого появления этого феномена распознала в нем своего противника, предчувствуя, что космополитизм перейдет в открытое наступление[15]. В России его знамя будет подхвачено большевиками и объединено с богоборчеством в одну идею безрелигиозного бесклассового безнационального коммунистического общества.

Еще в 1889 году Константин Леонтьев писал, что любое проявление национализма, требования возрождения национальных основ народов, находившихся под властью крупных империй, в конце концов – освободительная борьба и создание национальных государств на практике приводит не к торжеству национальных идей, культуры и быта, веры и государственных устоев этих народов, а к большему «однообразию как в самой объединенной среде, так и по отношению сходства с соседними государственными обществами», и как результат – «огромные шаги на пути эгалитарного либерализма, демократизации, равноправности, на пути внутреннего смешения классов, властей, провинций, обычаев, законов и т.д.»[16]. То есть становление национального самосознания окраин империй и крупных государств были не целью, а средством, а целью было – стирание своеобразия, установления политического и культурного обедненного единства, торжества экономической целесообразности и, в перспективе: «Местами более против прежнего крупная, а местами более против прежнего чистая группировка государственности по племенам и нациям есть поэтому не что иное, как поразительная по силе и ясности своей подготовка к переходу в государство космополитическое, сперва всеевропейское, а потом, быть может, и всемирное!»[17].

Эту опасность церковная мысль начала ХХ века в целом не усвоила, однако утверждение К. Н. Леонтьева оказалось пророческим (хотя сам он и признавался, что не понимает причин такого разворота национальных устремлений). Крушение Российской империи в 1917 году именно как империи породило цунами окраинного национализма. Однако, как и предрекал Леонтьев, создание национальных государств – Финляндии, Эстонии, Латвии, Литвы, Польши – привело лишь к тому, что они стали копией европейских государств как в политическом, так и культурном содержании. В некоторых странах с наиболее выраженными национальными требованиями началось резкое падение религиозности – наиболее сильно это коснулось Эстонии еще в 1930-х годах[18]. Но интереснее отметить другой процесс: на смену «диктата» «русской веры» во всех упомянутых новых национальных государствах, кроме Грузии, – Финляндии, Эстонии, Латвии, Польше пришел новый монополист – Константинопольский патриархат, ограничивший национальное стремление к независимости церквей этих территорий куда жестче, чем это делала совершенно ослабившая в 1918-1922 годах хватку Православная Российская Церковь. Финляндская, Эстонская, Латвийская, Польская Церкви стали практически идентичными по своим правам митрополиями Константинопольской Патриархии, в то время как в Российской империи их статус не только был различным, но и постепенно менялся, подчиняясь необходимой целесообразности православной миссии на этих землях. Национальная ориентация в этих Церквах расти перестала.

Подведем итоги. Цитата апостола Павла является образцом того, как может описываться объединение людей во Христе по образцу идеального представления об империи ромеев, в которой все равны перед лицом императора – но в новой реальности Преображенного человечества. В русской общественной мысли обсуждение этой новозаветной максимы стало отражением кризиса имперского сознания, в котором все отчетливее проступали черты национального (при том, что различие языков разн народов никто не отменял). Пока национализм вращался в обсуждениях интеллектуальной элиты и интеллигенции (это не одно и то же), идейные конструкции могли быть весьма различными, однако внутреннее ощущаемое напряжение нарастало, а национальные окраины начинали подготовку к сепаратизации через активизацию использования национальных языков. Гибель империи в Первой мировой войне развязало национальное государственное строительство на бывших окраинах, и Православие стало здесь заложником национального подъема, как постоянно она оказывается заложником языка, на котором она молится и проповедует. Однако ирония судьбы заключалась в том, что национализм оказался перевертышем большего обезличения и космополитизма, который оказался одним из элементов программы распространения Константинопольского Патриархата. Количество православных финнов, эстонцев, латышей росло только при империи, в том числе и благодаря проповеди и богослужению на национальных языках, поддерживавшихся мощной русской культурой. После создания национальных государств рост их Православных Церквей обеспечивался разве только появлением русских беженцев: Константинополь не приложил никаких усилий для миссии на этих землях. Эти тенденции, наметившиеся больше века назад, никуда не исчезли. Только нация, живущая в любви во Христе с другими, вполне соответствует словам Христа об эллинах и иудеях, в то время как светский космополитизм есть не больше чем инструмент в политической игре. Не сможем ли мы, глядя на происходящее в современном церковном мире (в контексте происходящих более глобальных событий и процессов), увидеть примерно тот же сценарий, когда-то бессознательно озвученный замечательным русским мыслителем К. Н. Леонтьевым? «Да будут все едино, как Мы едино» (Ин 17:22)!

[1] К Колоссянам послание ап. Павла, Глава 3, стих 11 // Экзегетъ. Библия и толкования. https://ekzeget.ru/bible/k-kolossanam-poslanie-ap-pavla/glava-3/stih-11/; Каллист (Уэр), митр. «Ни эллина, ни иудея»: вселенское и национальное // Религия и национализм / Ред. А. Бодров, М. Толстолуженко. М.: Изд-во ББИ, 2021. С. 11.

[2] Аверкий [Таушев], архиеп. Апостол. Руководство к изучению Священного Писания Нового Завета. М.: Издательство Православного Свято-Тихоновского Богословского института, 2000. С. 263.

[3] Иннокентий (Павлов), игум. Как жили и во что верили первые христиане: Учение двенадцати апостолов. М.: Эксмо, 2017. С. 160-169.

[4] Литургические языки в Slavia Orthodoxa (часть 2) https://ustav.livejournal.com/600084.html

[5] Силуан (Никитин), иером. «Финнизация» богослужебно-приходской жизни Православной Церкви Финляндии при архиепископе Германе (Ааве). https://bogoslov.ru/article/4047527

[6] Мирзабекова А. Ш. Культурно-идентификационная роль языка в национальном и цивилизационном измерении: социально-философский аспект // Вестник Карагандинского университета. Серия: история, философия. 2015. №1 (77). С. 86.

[7] Янкова Н. А. Языковой сепаратизм: сущность, условия возникновения и пути преодоления // Социально-гуманитарные знания. 2014. № 6. С. 268.

[8] Национализм понимается здесь как синоним понятию «становление национального самосознания», включая в себя как негативный, так и позитивный смыслы.

[9] ЦГИА СПб. Ф. 19. Оп. 97. Д. 37. Л. 320об.-321; Костромин К., прот. Особенности эстонского православного самосознания в начале ХХ века (к 100-летию мученического подвига священномученика Платона (Кульбуша), епископа Ревельского) // Христианское чтение. 2019. №1. С. 180-190. DOI: 10.24411/1814-5574-2019-10017

[10] Православная Церковь и русский национализм (вторая половина ХIХ – начало ХХ века) / под ред. А. А. Иванова; вступ. ст., сост., коммент. А. А. Иванова, И. В. Амбарцумова, В. В. Калиновского, А. Э. Котова, А. А. Чемакина. СПб.: Владимир Даль, 2021. С. 16-19.

[11] Там же. С. 14.

[12] Диль Ш. Основные проблемы византийской истории. М.: Главное изд-во иностранной литературы, 1947. С. 59-60.

[13] Православная Церковь и русский национализм… С. 35-37.

[14] Там же. С. 288-289, 291, 293-294,

[15] Там же. С. 52-58.

[16] Леонтьев К. Национальная политика как орудие всемирной революции. М., 1889. С. 11, 13.

[17] Там же. С. 13.

[18] Ringvee R. Is Estonia really the least religious country in the world? https://www.theguardian.com/commentisfree/belief/2011/sep/16/estonia-least-religious-country-world

Фото: aquaviva.ru

Читайте нас в мессенджере Telegram, следите за репортажами в cоциальных сетях: Instagram, ВКонтакте, Facebook, Twitter и Threads, смотрите в YouTube